Крещение омывает грехи, но не изменяет природу человека, склонную ко греху, который удаляет человека от Бога. Всю земную жизнь человек непрерывно борется с грехом, но эта борьба не обходится без временных поражений и падений. Но как бы ни были велики грехи людские, милосердие Божие бесконечно и щедроты Его бесчисленны.
Господь вновь возводит падших, даруя им видение своих грехов, раскаяние в них и духовную силу для отвержения зла. Господь не хочет смерти грешника (Иез. 33:11), чтобы избавить нас, грешных, от смерти Он принял страдания и крестную смерть. Если говорим, что мы не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды (1 Ин. 1:8–9).
В таинстве покаяния происходит воссоединение и примирение человека с Богом и с Церковью — обществом Господним, вне которого спасение является невозможным.
Важная часть таинства покаяния, — исповедь, — была известна христианам уже во времена апостолов, о чем свидетельствует книга Деяний апостольских (19:18): Многие же из уверовавших приходили, исповедуя и открывая дела свои. В Древней Церкви в зависимости от обстоятельств исповедание грехов было или тайным, или открытым, публичным. К публичному покаянию призывались те христиане, которые своими грехами производили соблазн в Церкви.
В зависимости от тяжести исповеданных грехов назначались и церковные наказания: лишение на определенное время права участвовать в жизни Церкви, в ее главном таинстве — причащения Тела и Крови Христовой, и наконец, за самые тяжкие грехи (убийство, прелюбодеяние) при нераскаянии виновные публично отлучались от церковного общения. После покаяния исправившийся грешник вновь принимался в церковную общину.
О человеческих страстях
«Злые страсти и нечестие не только вводятся одна через другую, но и подобны суть одни другим» — говорит Григорий Палама. Эта печальная закономерность проверена и подтверждается всеми писателями аскетами, в творениях которых прекрасно показывается, как одна греховная привычка коренится в другой, сама порождая последующую.
Иоанн Кассиан Римлянин учит о постепенном, систематическом лечении страстей, поскольку все они находятся между собой в некоторой определенной связи. «Страсти: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль и уныние соединены между собою особым неким сродством, по коему излишество предыдущей дает начало последующей... Потому против них надо сражаться тем же порядком, переходя в борьбе с ними от предыдущих к последующим: чтобы победить уныние, сначала надо подавить печаль; чтобы прогнать печаль, прежде нужно подавить гнев; чтобы погасить гнев, нужно попрать сребролюбие; чтобы исторгнуть сребролюбие, надо укротить блудную страсть; чтобы подавить эту похоть, надо обуздать чревоугодие».
Как надо исповедоваться
Нередко меня спрашивают: как надо исповедоваться? И ответ на это самый прямой, самый решительный может быть таков: исповедуйся, словно это твой предсмертный час; исповедуйся, словно это последний раз, когда на земле ты сможешь принести покаяние во всей твоей жизни, прежде чем вступить в вечность и стать перед Божиим судом, словно это — последнее мгновение, когда ты можешь сбросить с плеч бремя долгой жизни неправды и греха, чтобы войти свободным в Царство Божие.
Если бы мы так думали об исповеди, если бы мы становились перед ней, зная — не только воображая, но твердо зная — что мы можем в любой час, в любое мгновение умереть, то мы не ставили бы перед собой столько праздных вопросов; наша исповедь тогда была бы беспощадно искренна и правдива; она была бы пряма. Мы не задумывались бы над тем, что нам сказать или чего не говорить; мы говорили бы все, что в нашем сознании представляется неправдой, грехом: все то, что делает меня недостойным моего человеческого звания, моего христианского имени. Не было бы в нашем сердце никакого чувства, что надо себя уберечь от тех или других резких, беспощадных слов; не ставили бы мы вопроса, надо ли сказать то или другое, потому что мы знали бы, с чем можно войти в вечность, а с чем в вечность нельзя войти…
Вот как мы должны исповедоваться; и это просто, это страшно просто; но мы этого не делаем, потому что боимся этой беспощадной, простой прямоты перед Богом и перед людьми.
Каждая исповедь должна быть такой, как будто это — последняя исповедь в нашей жизни, и что этой исповедью должен быть подведен последний итог, потому что всякая встреча с Господом, с Живым нашим Богом — предварение последнего, окончательного, решающего нашу судьбу суда. Нельзя встать перед лицом Божиим и не уйти оттуда либо оправданным, либо осужденным. И вот встает вопрос: как готовиться к исповеди?
Во-первых, каждая исповедь должна быть предельно личной, моей, не какойто общей, а моей собственной, потому что решается ведь моя собственная судьба. И поэтому, как бы несовершенен ни был мой суд над самим собой, с него надо начать. Надо начать, поставив себе вопрос: чего я стыжусь в своей жизни? Что я хочу укрыть от лица Божия и что я хочу укрыть от суда собственной совести, чего я боюсь?
Стоит нам посмотреть вокруг и вспомнить, что о нас думают люди, как они реагируют на нас, что случается, когда мы оказываемся в их среде, — и мы найдем новое поле, новое основание для суда над собой… Мы знаем, что мы не всегда приносим радость и мир, правду и добро в судьбу людей; стоит окинуть взором ряд наших самых близких знакомых, людей, которые нас так или иначе встречают, и делается ясным, какова наша жизнь: скольких я ранил, скольких обошел, скольких обидел, скольких так или иначе соблазнил.
И наконец, мы можем обратиться к суду Евангельскому и поставить себе вопрос: как судил бы о нас Спаситель, если бы Он посмотрел — как Он на самом деле и делает — на нашу жизнь?
Исповедь и беседа — разные вещи
Для ведущего нормальную церковную жизнь христианина, регулярно исповедующегося и причащающегося, встреча со священником проблемой, конечно, не является, он регулярно видится с ним: подходя к Чаше, у аналоя с Крестом и Евангелием. Но, как ни странно, сложности именно с общением подчас возникают.
То, что у Чаши, во время Причащения, поговорить с батюшкой не получается — дело понятное. А вот исповедь кажется для разговора временем вполне подходящим. Ошибочно, конечно. И не только потому, что исповедников может быть много, а времени у священника мало. Бывает и так, что народу всего ничего и времени достаточно. Дело в другом: исповедь и беседу смешивать не стоит, слишком разные это вещи по самому характеру своему, по тому настрою, который необходим для первого и для второго. Лучше поступить иначе. Сначала исповедоваться, дождаться, когда будет прочитана разре-шительная молитва. А уже потом спросить:
— Батюшка, у меня есть вопросы, могу ли я их сейчас задать?
Если обстоятельства позволяют, то и слава Богу. И очень хорошо, если хотя бы какая-то часть этих вопросов будет касаться предметов духовных: той же борьбы со страстями, чтения, молитвы. После исповеди, когда перед священником обнажились раны души, нужды конкретного человека, ему гораздо проще будет дать ему правильный совет, верное наставление. (В связи с этим же не лишним будет, думаю, сказать о такой странности современной церковной жизни: то и дело приходится встречаться с людьми, которые исповедуются у одного священника или даже вообще разных, а за советом и поговорить приходят к другому, у которого никогда не исповедовались. Это примерно то же, что, пройдя обследование в одной клинике и не забрав оттуда ни одной выписки, отправляться на консультацию в другую). Если же времени нет, то надо договориться, как уже выше было сказано, на потом, когда будет удобно и священнику, и прихожанину.
По материалам Кафедрального листка №11 (31) 2018
Елена Головина
